
Глава XXIX. С ДУМОЙ О ЛЕНИНЕ
Утопая в раздолбанных тротуарах, я бегу прочь от жилища своего, оскверненного пьянством, разгулом и развратом - пробираюсь к цивилизации. Я иду к торговому центру за сигаретами, веруя, что у людей достанет элементарного такта - исчезнуть к моему возвращению.
- Сколько? - спрашиваю у законспирированной старушки с пачкой "LM" в руке.
- Десять тысяч, сынок, десять тысяч, родной.
Едва начинаю считать деньги, как тут меня кто-то трогает за рукав, произнося при этом:
- Погоди, не покупай. Замечательно, что я тебя встретил.
Оборачиваюсь - Валентин. Мой, не побоюсь этого слова, коллега: по перу собрат.
- Дело вот в чём, - говорит, и я наперёд знаю, о чём пойдёт речь дальше, - Дело в том, что я бросаю курить. Но! - (он всегда после "но" делает многозначительную паузу) - Давай, сделаем так: я сейчас куплю пачку, мы выкурим по одной сигарете вместе, еще одну сигарету я положу себе за ухо, а всю остальную пачку заберешь ты.
Я традиционно возражаю, потому что таков ритуал: Валентин бросает курить примерно раз в неделю, и тот, кто случается рядом в момент принятия им волевого решения, всегда получает от него халявную пачку. Знакомство у меня с Валентином шапошное: интервью как-то на телевидении в один микрофон давали и с тех пор имеем обоюдное желание как-нибудь собраться вместе в домашней обстановке и обстоятельно поговорить о творчестве. В отличие от меня, любителя, Валентин в писательстве - глубокий профессионал, литературный институт за плечами имеет. Оттого и вопрос его по факту приобретения сигарет:
- Пишешь?
- Пишу.
- Правильно, - и более в нашем диалоге я реплик не произношу. А Валентин торопится на электричку; "моя" (т.е. - "его") ещё вчера с тещей на дачу укатили, а у него - факультатив по субботам, зато он восьмую главу вчера закончил-таки - вот что значит: жены с тещей дома нет! С ними бы не закончил. Пачку сигарет я всё-таки должен у него взять, потому как, ежели не возьму, он вынужден будет её оставить на крыше этого "Запарика"... Так о чем это мы говорили... А, вот: как тебе президентский указ о запрете ловли налима? Умные люди, согласись, политикой заниматься не станут. Народ наш, безусловно, туп, но это ему надо прощать. В писательстве главное - психологическая достоверность. Налицо острый дефицит хороших переводов зарубежных современных писателей. Их герой - человек непременно состоятельный, наш - как правило, "напротив". А ночью чуть уснул - стоит, и всё тут! Но это сугубо между нами, мужиками, сам понимаешь... До трёх ночи уснуть не мог - всё стоял... И ведь не страдалец он никакой, а до трёх часов ночи - стоял. Аж на стенку лез. А ведь подумывал... Днем еще подумывал - бабёнку на ночь завлечь... и есть на примете одна... так ведь над восьмой главой работать надо было... Ну и потом: днем-то на кой она нужна, если стоит ночью, правильно? А связываться - так это и день и вечер и ночь на неё угробишь... Но, вот, вчера такая возможность упущена! Жена с тещей печку на даче придумали строить, так сейчас каждые выходные мотаются. Выходит, что ему срочно нужны гантели; если свои бабы в следующие выходные его не запрягут (а у них это вряд ли получиться, потому что - факультатив), то уж он точно согрешит на полную катушку, но! Но недельку придется гирьками помахать, чтоб потом раздеться было не стыдно. Женщины очень любят накачанных мужчин, это общеизвестно. Так что за гантельками он, конечно, на днях ко мне забежит и заранее благодарен, а сейчас он сильно торопится - на электричку опаздывает. Жаль, конечно: не часто мы видимся, а ведь нам очень о многом полезно было бы поговорить - и Валентин настаивает, чтобы я к нему тоже как-нибудь наведался в гости, ведь у него ж теперь двухкомнатная, и я не был у него ни разу. Он мне вдалбливает свой новый адрес, и я добросовестно силюсь его запомнить. А Валентин, на всякий случай, еще и записывает мне его на халявной сигаретной пачке.
На пути к дому мне навстречу случаются Костя с Гошей - есть всё-таки совесть у людей! Они сообщают, что Василия с честью выставили, а Ленку не трогали, потому как боятся её панически. "Ничего-ничего, - думаю, - уж я-то ей рога быстро пообломаю. Она у меня с пятого этажа кувырком кувыркаться будет!" Настроенный таким решительным образом, я распахиваю дверь своей вотчины и утыкаюсь носом в самую эту... дельту; сама же Ленка, вознесённая табуреткой, шарила по антресолям мои заначки.
- Оу, - млеет она сверху, перекатывая у меня над головой обвислости невостребованных грудей, - А я тебя ждала.
- Там не может быть твоих трусов, - заверяю я, с трудом удержаваясь, чтобы не выбить из-под неё табуретку. Суровый, прохожу мимо - в кухню; сходу выливаю помойное ведро воды в остатки раствора и принимаюсь месить консистенцию раствора. Ленка снисходит с пьедестала и ставит вокруг меня пантомиму - домогается меня низменными намерениями.
- С утра непокрытая хожу, - всхлипывает как бы.
- Хочется, да? - оборачиваюсь резко и тотчас ляпаю раствором по стене, намеренный немедленно её оштукатурить, огрунтовать и расписать масляной живописью - за технической невозможностью выполнить её жидкими обоями европейского стандарта... Меж тем высказываю Ленке всё, что про неё думаю:
- Муха ты навозная, - говорю, - до дерьма дорвавшаяся! Шла бы ты прочь из моего дома, чтоб я тебя никогда больше здесь не видел, паскуда ты эдакая. Давай-давай, вали отсюдова. Собирай свои манатки и вали. Кстати, трусы свои в ванной поищи. Я там - будь я проклят всеми венерическими заболеваниями! - сам их с тебя снимал. Но если бы я только мог знать, какие стервы случаются из недотрог!..
Я бросаю взгляд в Ленкину сторону - та будто не слышит меня. Она - себе на уме - возбуждает задницей холодильник и пошло делает мне язычком, растирая рукой низ живота. И я уже не кремень, хоть и вопию всем своим рассудком супротив этой мерзости. Неотвратимая волна губительного соблазна окатывает меня пеной полного умопомрачения, и Ленка видит это. Она опирается руками на посудомойную раковину, по-кошачьи прогибает спину, выставляя соблазнительный зад в наилучшем ракурсе, оглядывается из-за плеча, играя глазами скучное безразличие к предопределённости дальнейшей своей судьбы. Наконец, спрашивает, не выдержав столь долгой порожности тяжелого своего чрева:
- Ну что: кость? - спрашивает в порядке любопытства...
О, кость искушения, стреляющая пуговицами с ширинки! Где взять силы бороться с тобой?! А нужно ли бороться? - вот в чем вопрос. Не этого ли самого я хотел и жаждал сущностью своей кобельской: всех женщин нашего города - хотя бы по одному разу! Вот Ленка: чем не эстакада для старта эстафеты! Суй - не хочу! И ведь - ни свидетелей тебе, ни понятых, ни очевидцев! Да и состоялось оно уже - грехопадение мое; ещё вчера состоялось. Так зачем укрощать свою строптивую плоть? Если уж суждено молве о разврате моем донестись до слуха любимой - так пусть не напраслина это будет. Семь бед - один ответ. И я... со всего маху... смачно ляпаю жменю раствора известкового, на цементе замешанного - по самой Ленкиной корме. И, решительной поступью, чеканя шаг согласно указующему персту, направляюсь в спасительный "мир прекрасного".
Отвлечься мыслями и - дело с концом. Но в том и дело, что, когда дело с концом, то, пока не кончишь, не успокоишься. Но передо мной - портрет пролетарского вождя на двери висит. С гимном-то проще; тумблером - щелк, и нету его. А вот с портретом - как я ни крутись на унитазе - не видеть, а стало быть, и не думать о нем - о Ленине - не могу. Так это... Видит Бог - я это не из политических убеждений...
|