Глава XX. СКВОЗНЯКИ

Нет любимой! Нигде нет. И верхней одежды её в гардеробе тоже не видать... Я даже протрезвел немного.

Вываливаюсь на улицу - стоят соколики! Моя любимая, рядом с ней - Ромка с кольями.

- Ну вот, - говорю, вдыхая полной грудью ночную прохладу, - Кажется, жизнь налаживается... Иногда, наверно, стоит отторчать столько часов в кабаке, чтобы насладиться выходом оттуда.

- Весь мир - кабак, - авторитетно заявляет Ромка.

- Вот и я говорю. Кстати, я тебя обещал познакомить с моей женой...

- А мы уже познакомились, - смеются.

Любимая изрядно пьяна. За всю нашу совместную жизнь я её такой ещё ни разу не видел. Мы, собственно, и в ресторан-то выбрались за всю нашу совместную жизнь во второй... нет - в третий раз...

- Домой? - спрашиваю у любимой.

- Домой, - отвечают вместе. И смешно им.

А Ромка обходит меня с другой стороны и сально шепчет на ухо:

- Ну, если что - не обессудь.

Щенок! У меня даже слов нет, чтобы ему ответить. Поэтому я обращаюсь к любимой:

- Ты завтра утром, кажется, собиралась ехать куда-то? У тебя даже билеты на поезд куплены... - намекаю любимой.

- Сколько той жизни!

Из ресторана на полуспущенных выкатывается Костик и вешается мне на шею:

- Праздник должен продолжаться, - выговаривает с великим трудом и гордо демонстрирует мне бутылочное горлышко, торчащее из кармана; сам при этом оглядывается: - А где Геннадий Михайлович? Я хочу взять его с собой.

- Куда взять? - спрашиваю.

- К тебе, - как само собой разумеющееся говорит Костя. - Вы же домой идете?

- Едем, - поправляет его любимая, голосуя мотор.

Едем.

Геннадий Михайлович - впереди; я, Костя, любимая и Ромка - на заднем сиденье. Любимая чего-то ёрзает, ёрзает и спохватывается вдруг:

- Ой! Я забыла в ресторане сумочку! Остановите, пожалуйста, машину! Я забыла в ресторане сумочку...

Она смотрит на меня просительным взглядом, и я очень хорошо её понимаю, как бы она потом не утверждала, что я не прав. С тем и покидаю салон автомобиля и провожаю взглядом удаляющиеся красные огоньки. "Неужели нельзя было на машине за сумочкой вернуться?.."

Ночное ориентирование на местности - внезапно для себя узнаю Люськин дом. Люська за всю неделю так и не появилась в филармонии, а я ни у кого не интересовался: что с ней. Отписанное ей поэтическое послание я на следующий же день отнес и спрятал в наш тайник... Услугами почты в своей переписке мы не пользовались, передавали письма либо из рук в руки, либо - оставляя в условленном месте - в нише бетонного столба недалеко от её дома. Оказавшись возле этого столба еще пару дней спустя, обнаружил, что моего послания там нет. Но не было и Люськиного ответа, что слегка обескураживало. Если бы ответ был - это б означало, что с Люськой ничего не случилось, а так... Ведь мою бумажку мог случайно вытащить кто-нибудь другой...

Я стою возле Люськиного дома и думаю, что если на моей совести будет Люськина погибель, то, пусть мне будет мучительно больно, но сей факт благотворно скажется на глубинности моего произведения. Я пытаюсь вычислить ее окно (единожды я был у нее дома). Тщетно. Ненужная информация не сохраняется в памяти...

Мыслями о Люське занято одно полушарие мозга, другое - стонет от бессильной ревности. Я был бы не я, если бы грубо отшил Ромика, хоть и физически. Нет, любимая. Я не стану посягать на твою личную жизнь, если у тебя таковая вдруг заимеется, то есть, станет отличной от семейной. Я не стану платить изменой за измену, хоть и получу на то моральное право. Я умнее и цивилизованнее. Оторвись, моя девочка, если уж тебе так это потребно. Но меня огорчает твой выбор. Он же - мальчишка! А вместе с тем и успокаивает: если дойдет до крайностей, то только раз. Ты всё равно не сыщешь для себя любовника искуснее чем я. Я ведь каждую жилочку твою знаю, каждую твою струнку. И я умею играть на них вдохновенно, самозабвенно, ибо я - даритель себя, нежный и всесильный, и подход у меня к камасутре - сугубо творческий. Именно поэтому ты и любишь меня, и именно поэтому я спокойно отношусь к бесовству твоему порочному. Ты не найдешь второго - такого как я. Так что порезвись, познай новые ощущения, убедись в этом. А я тем временем по ночному городу поброжу... Недосуг мне за твоей сумочкой возвращаться - если ты её и в самом деле в кабаке оставила, так её давно уже сперли... Вот, к Люське бы зашел, если бы помнил, где живет...

Я сделал несколько шагов прочь от Люськиного дома, обернулся и увидел, как в одном из окон на четвертом этаже зажегся свет. В следующую секунду по занавеске мелькнула тень, вероятно принадлежавшая Люське... Это был знак. И, конечно, войти к ней в комнату я должен был через балконную дверь.

Ежесекундно трезвея, я карабкался по балконам, надеясь, что кто-нибудь, запозднившийся либо страдающий бессонницей, проявит бдительность и вызовет милицию. Или пожарников, что было бы веселее. Смею утверждать, что конструкция штурмуемого дома оказалась совершенно не приспособленной для восхождения. В пору первой моей влюбленности я занимался архитектурным альпинизмом на доме гораздо более удобном для этой цели. Так что, навыки, как говорится, у меня были, а мастерство с годами не пропьешь.

Наконец, выкарабкавшись из последнего, наиболее затруднительного своего повисания, я переваливаюсь через перила балкона четвертого этажа и некоторое время просто отдыхаю, осознавая свое положение в пространстве. Знаю: Люська живет с родителями, но комната у нее отдельная - та самая в которой еще совсем недавно горел свет. Окно её - рядом с балконом. Мне приходится тянуться, свешиваясь за перила, чтобы постучать по стеклу подвернувшейся деревяшкой, и трюк этот каскадерский я вынужден повторять многократно, потому что - никакой реакции с той стороны. Вскоре, протрезвевший вполне, я прихожу в полное отчаянье и уже откровенно барабаню по стеклам балконного окна. Мысль о том, что мне придется повторить вертикальный путь в обратном направлении, заставляет ощупывать оконные рамы. Она же - эта самая мысль - протискивает меня сквозь подавшуюся незапертую форточку в чужое жилище...

Никакой Люськой там и не пахло. Там вообще никого не было. Квартира лишь хранила нетрезвое дыхание недавно покинувших её хозяев; в пепельнице тлел напомаженный окурок. Однако, я не обнаружил ничего, что говорило бы о Люськином здесь проживании, хотя даже включал свет во всех комнатах. Жилище было обустроено со вкусом и настолько богатеньким, что мною вдруг овладел великий соблазн - уходя, прихватить что-нибудь с собой, к примеру, видик. Потому как их - видиков - я обнаружил аж четыре штуки, и имел все основания подозревать, что складированные в коридоре коробки - это тоже видики. Я был весьма близок к нечистоплотному решению вопроса. Я даже примерялся: удобно ли будет нести и представлял реакцию любимой на своё приобретение, которая, собственно, меня и остановила. К тому же у нас нет телека. Стало быть, видик надо выносить вместе с телеком, на что не хватало рук. Ну а без телека - на кой он мне сдался, этот видик! Правильно?

Я таки позволил себе, уютно устроившись в кресле, в течении нескольких минут посмотреть дешевую порнушку, выкурил при этом дорогую сигарету и доел надкушенный бутерброд с икрой. Захлопнув металлическую дверь чужой квартиры, уже снаружи подумал: "Точно: не Люськина дверь," - и надавил на стопор замка.

Выходя во тьму из подъезда, нос к носу столкнулся с молодой поплывших форм девахой с трагедией личной жизни на лице. Я уступил ей дорогу и спросил уже в спину:

- Вы... простите, не с четвертого этажа случайно?

Та обернулась, долго всматривалась в темноту, из которой прозвучал мой вопрос, и выговорила наконец:

- Не приближайтесь ко мне. Я вызову милицию.

- Я это... - сказал я, - бутерброд Ваш доел. Вы... Форточку не оставляйте открытой. Сквозняки у Вас.