Глава V. СКРИПОЧКА

Мы идем молча по парковой аллее - я и Скрипочка. Осень.

- Знаешь, - нарушает молчание Скрипочка, - надувные зонтики - это, конечно, здорово. Жаль, что у меня никогда не будет надувного зонтика.

- Будет! - горячо уверяю я спутницу и тотчас начинаю плести новые аргументы в пользу своей идеи: - Это архиудобно: скомкал и в карман положил. Ты же понимаешь, что надувать нужно не весь зонтик, а только ребрышки с палец толщиной; а между ними - перепонки!

- Понимаю, - вздыхает Скрипочка.

- Да и надувать-то не надо!

- И без того кругом сплошное надувательство.

- Совершенно справедливо замечено. Груша. Резиновая груша.

- Что - груша?

- Со сжатым воздухом. Сообщающиеся упругие сосуды. Понимаешь?

- Понимаю.

- Ничего ты не понимаешь. Зонтик комкаешь - воздух в грушу закачивается. В баллончик такой, он же и ручка одновременно. Отпустил - воздух под давлением в рёбрышки устремляется - и держи себе за эту ручку зонтик над головой. Представляешь, как здорово! Такой зонтик куда легче и надежнее обычного, и без всяких этих железяк сопливых. Эх! При нынешних-то технологиях и материалах!.. Да на одной такой идее предприимчивый человек мог бы целое состояние сколотить! И ведь кто-нибудь сколотит!

- Но не ты?

- Я не предприимчивый человек. Хотя... кой-какой бизнес затеял, вроде бы.

- Очень любопытно. Это секрет?

- Дырки.

- Дырки?

- Ну да, дырки. В стенах. Перфоратор у меня...

Скрипочка заходит вперед, тормозя меня за локоть и преграждая дорогу. Ее взгляд снизу вверх. Чего она хочет? Я не выдерживаю пытки, ищу глазами часы на руке, стрелки на часах, царапинки на стрелках. Время в мозгу не фиксируется.

- У тебя чернила на щеке. - говорит она мне и, едва я начинаю тереть щеку, произносит с облегчением: - Какой ты глупый! - и добавляет беззаботно, - Давай умрём.

Я замираю. По сюжету моего романа, героиня в конце концов погибает, изведенная душемучителем-старцем...

- Нет!..- спохватываюсь я и тотчас пересаживаюсь на другого коня, - Ты опять ничего не поняла. Согласно моей гипотезе, самоубийство - это что-то вроде преждевременных родов в вышестоящем мироздании. Скорее даже аборт. Плод души в этом случае вероятней всего окажется нежизнеспособен, а тот мир много просторнее и сложнее нашего, земного; подобно тому, как наш мир много шире материнской утробы... Так что рождаться... то есть, умирать, можно лишь услыхав зов ангелов, вот в чём дело. Как люди перед смертью могут слышать зов ангелов? Да точно так же, как эмбрион в утробе матери - это научно доказано - слышит и различает голоса своих родителей - непостижимые для него голоса неведомого ему внешнего мира. И смотри, как интересно получается: пока ты эмбрион, тебе вроде как и хорошо, да только мирок твой весь размером с вещмешок; но вот ты появляешься на свет и перед тобой открываются все прелести трехмерного пространства. Точно так же и то, что мы называем душой, родившись из нашего тела получает новые, неведомые ей свободы...

- Тс-с, - приставляет Скрипочка палец к моим губам, - Я слышу зов ангелов.

Я впервые глажу её шелковистые русые волосы.

- Это журавли, - говорю и ничего не понимаю.

Нет. Я не должен ничего понимать. Я опускаюсь на устланный ржавой листвой бордюр и чешу себе бороду. Потом поднимаю глаза и долго рассматриваю потертый футляр вечно плачущего инструмента, любовно объятый худенькими некрасивыми ручками. Я панически боюсь оказаться на месте этого футляра.

- Зачем ты все время таскаешь скрипку с собой? - спрашиваю, - Оставляла бы в филармонии.

- Я занимаюсь дома.

- Ты ж не школьница... Да и я... Не мальчик...

Теперь я смотрю в курлычащее небо и одно облако удивительным образом напоминает мне Карла Маркса. Я запрещаю себе все сердечные муки, протягиваю ладонь и требую:

- Ладно. Давай что написала.

Скрипочка вкладывает в мою ладонь сложенный вчетверо лист, разворачивается на каблучке и, не прощаясь, уходит. Я долго смотрю ей вслед. Потом разворачиваю лист, читаю:

Ты не слышишь меня. Я напрасно кричу.
Я уже ничего-ничего не хочу.
Просто быть мне распятой опять на ветру.
Просто осенью этой я снова умру.

Я умру, что бы ты облегченно вздохнул,
Чтобы крылья расправил и вдаль полетел,
Чтобы сверху на грешную землю взглянул
Согласись, ты ведь этого, милый, хотел?

Я умру. Только ты все равно не взлетишь.
Потому что цепями прикован к земле...
Разрываю я криком отчаянья тишь:
Ну услышь меня милый! Молю я: Услышь!

Мой взгляд несется вдоль опустевшей аллеи, увлекая за собой падшие листья - и уже не находит крошечной фигурки с футляром в руках. Но я совершенно отчетливо слышу плачущую скрипку.